Опубликовано в рубрике фoтo: Лeoнид Лeoнтьeв
Зa дoлгиe гoды, прoвeдeнныe в нeскoнчaeмoм пoэтичeскoм турe пo Рoссии и стрaнaм СНГ, пoэт привлeк к сeбe внимaниe. Eсли oцeнивaть пo сoцсeтям, этo бoлee 50 000 читaтeлeй. Oн нe прoвoдил в oднoм гoрoдe бoльшe мeсяцa, нo в кaкoй-тo мoмeнт пoсeлился в Мoсквe и сoздaл сooбщeствo «Живыe пoэты». Нaзвaниe, пo слoвaм Aндрeя, сoкрaщaeтся дo «ЖЫ» и стaнoвится пoзициeй. Кaкoвa oнa, и кaк склaдывaeтся истoрия прoeктa, eгo сoздaтeля и сaмoй пoэзии, Oрлoвский рaсскaзaл в интeрвью «МК».
— Пoэт пo свoeй нaтурe – индивидуaлист, oдинoчкa, дaжe eсли и вступaeт в кaкиe-тo oтнoшeния с сoциумoм. Ты сaм, уйдя, кoгдa тeбe былo 15, из дoмa в Xeрсoнe, oтпрaвился в oткрытoe плaвaниe пo гoрoдaм и вeсям. Дeкoрaции мeнялись, вoкруг тeбя пoявлялись рaзныe люди, нo ты тaк или инaчe oстaвaлся сaм пo сeбe, a пoтoм вдруг рeшил сoздaть пoэтичeскoe сooбщeствo, пo сути – бoльшую сeмью. Зaчeм тeбe этo былo нужно?
— Владимир Набоков сравнивал мировую культуру с кровообращением в человеческом теле. Если какую-то часть изолировать, то она отмирает. Этим примером он иллюстрировал положение дел в советской литературе: она была замкнута в своем «гетто», не была связана со всемирной, и происходило вырождение. Согласен, что большинство поэтов – индивидуалисты, но очень важную роль играет культурная атмосфера, в которой ты находишься. В какой-то момент я понял, что самые талантливые люди, которых я встречал во время своих метаний по городам, никак не интегрированы в существующее литературное пространство, либо потому что им там не рады, либо потому что они сами не хотят в него вписываться. Им нужна была своя площадка – так и появились «Живые поэты», платформа для добровольных аутсайдеров, для деклассированных элементов, для неудобных, острых и свободолюбивых.
— Строительство такой платформы – тяжелый труд, связанный с организационной деятельностью. Тебя, как человека творческого, это не убивало? Оставался ли «воздух» для своего творчества?
— Очень важная тема, мне давно хотелось об этом поговорить, если честно. Слово «убивает» – оправдано, но я не хотел бы его употреблять, оно пугает меня. На протяжении последних двух лет, за которые я опубликовал только два-три своих стихотворения и несколько десятков журналистских статей, не имеющих отношения к литературе, за которые не написал ни одного эссе, мне в каждый момент приходилось делать выбор в пользу организационно-менеджерской деятельности перед моим творчеством. Иначе «Живых поэтов» бы не было, не сформировалась бы та среда, в которой теперь могут комфортно существовать и развиваться те люди, о которых говорилось выше, да и я сам. Сейчас появилась возможность вернуться к творчеству. Скоро я открою большой сетевой проект – он будет называться «Репортаж изнутри». Эссе, стихи, критика – это опыт эмоциональной реакции на реальность, новости, осмысленные поэтом. Кроме того, почти готово две книги: хотя у меня не было времени на выступления и общение со своими читателями, все эти два года я продолжал писать в короткие ночные часы. Осенью выйдет одна из них – переиздание «Спичек». Я понял, что этот сборник писем любви представляет из себя, уже после ее выхода и после тура в ее защиту. Поэтому я хочу убрать из книги несколько глав и дополнить большим количеством свежих. Вторая книга – совершенно другая. Это обратная сторона светлых и добрых «Спичек» – грязный, рефлексивный, черный русский роман. История охватывает нескольких бессонных рабочих дней, слипшихся в одни кошмарные сутки. Ближайшие культурные референсы – «Записки из подполья» Достоевского, «Москва-Петушки» Ерофеева, «Путешествие на край ночи» Луи-Ферднанда Селина, «Тропик рака» Генри Миллера…
— Выходит, что «ЖЫ» – это новая поэтическая формация. А как она взаимодействует с окружающим миром? Насколько это поэтическое сообщество открыто реальности? Резонирует ли то, что пишут эти люди, с происходящим вокруг?
— Я точно знаю, что это живые стихи: они написаны живым языком, в них говорится об актуальных проблемах, они понятны современному читателю. Среди авторов проекта почти нет людей, которые сознательно осмысливают в своем творчестве политические или социальные реалии. Их стихи метафоричные, странные, отражающие атмосферу времени и настроения, витающие вокруг, но без лозунгов и «маяковщины». Но стоит понимать, что единого идейного знаменателя, который объединяет всех участников проекта – просто нет. Рок-музыканты и рэперы, силлабо-тоника и верлибры, сетевые поэты и авторы, публикующиеся в литературных журналах: я много думал над определением того, что объединяет между собой «Живых поэтов», но так и не нашел точную формулировку. О нашей книге я бы сказал так: современная поэзия – это не только участники проекта «ЖЫ» и не только авторы нашей антологии. Но о них, до сих пор обделенных вниманием и игнорируемых литературным сообществом, больше не говорить нельзя.
— Какова сегодня роль поэзии? Что с ней происходит?
— Роль поэзии незменна: поэт – это тот, кто говорит о вечном, пропуская это через личное, проводник между ноосферой и языком, человек, по определению Артюра Рембо, «абсолютно современный». Во все времена поэзия ищет актуальную форму, и сегодня в этих поисках она дошла до того, что ей, на мой взгляд, уже не хватает книг, концертов или социальных сетей. Она прорывается дальше, в медиа – видео, художественное искусство, экспериментальный театр, рэп и так далее…
— Кстати, о рэпе. В последнее время он становится все более популярен, но это далеко не всегда положительный показатель, потому что сама природа жанра искажается. Если изначально тексты хип-хоп исполнителей отличались глубиной, остротой, то сегодня главное во многих из них – просто стеб. Причем, высмеивает молодежь, как точно подметил в недавнем интервью лидер группы Lumen Тэм Булатов, все, что угодно – и смертельные болезни, и войну… А иногда просто используют абсолютно пустой набор слов. Не страшно ли заниматься поэзией в стране, где национальным героем для тинейджеров стал Face?
— Я не считаю ни Фейса, ни многих других рэперов поэтами. Но все-таки среди хип-хоп исполнителей поэты есть – например, Loc-Dog. Его нельзя назвать тонким или изящным, но он читает о наболевшем, его тексты вызывают резонанс, задевают за живое. Иногда он произносит такие строчки, которые могли бы стать эпиграфом к книге о поколении. Разве это не поэзия? Параллельно, конечно, существует рынок, массовая культура, выдающая себя за искусство. Не думаю, что «Живые поэты» станут ее частью. Может быть, кто-то, конечно, просочится туда – будет интересно наблюдать, что тогда случится дальше. Но могу гарантировать: ни один автор не попал на страницы вышедшей книги только потому, что он популярен. Мы отказывали очень известным людям, единственное, что интересовало редакторов на этапе формирования книги – это тексты и ничто другое.
— Насколько мучительным был процесс их выбора?
— Формально выбор материала, поиск новых авторов продолжался два месяца, но проект существует больше трех лет, поэтому почва была подготовлена заранее. Грамматически, орфографически и пунктуационно мы практически не прикасались к текстам, публиковали их в том виде, в котором они были присланы, но с некоторыми, совсем юными, поэтами, которые не так давно начали писать стихи, велась редакторская работа. В день мне приходилось вычитывать около двухсот стихотворений. Честно говоря, когда все это закончилось, казалось, я никогда больше не смогу читать стихи. Но прошло несколько дней, и я отошел, конечно…
— Любопытно, что книга получилась эклектичной. В ней есть тексты и молодых, еще малоизвестных авторов, и ставших уже легендарными персонажей – Бориса Гребенщикова, Глеба Самойлова, Дианы Арбениной, Ильи Черта. Каково было с ними взаимодействовать?
— Понятно, что они не подавали никаких заявок, редакторы сами приглашали их принять участие в проекте, показывали примеры верстки, рассказывали об истории и идеологии «ЖЫ». Но ни с кем из них не возникало проблем. Проблемы были при общении с представителями журнальной литературы, теми, кто, описывая свою деятельность, говорят «профессионально занимаюсь поэзией». От них исходило (и до сих пор исходит) много негатива и неконструктивной критики, но ни на нашу уверенность в необходимости своего дела, ни на боевой дух в редакции они не влияют.
— Эта книга для тебя – начало чего-то нового или точка в конце определенного периода?
— Из тех людей, с которыми мы вместе начинали в 2007-ом году, по-прежнему пишут стихи только два или три человека. Остальные умерли – либо физически, либо поэтически, не найдя себе места в литературном мире. Во время работы меня поддерживало ощущение того, как за спиной незримо стоят люди, которые, выйди этот сборник на несколько лет раньше, возможно, прожили бы жизнь по-другому. Поэтому, с одной стороны, эта книга – точка, памятник тем талантливым людям, которые не добрались до этой весны, с другой – я прекрасно понимаю, что для многих молодых поэтов она станет началом пути. Я бы сам, если бы мои стихи в восемнадцать лет опубликовали в крупном издательстве, да еще и рядом с такими соседями, работал бы над текстами более самоотверженно.
— Что сформировало тебя как личность? Какие воспоминания или события?
— Я люблю задавать этот вопрос людям, спрашивать про «ключевые воспоминания». Вот одно из моих: 2001-ый год, Херсон. Каждую неделю меня до кровавых соплей избивают одноклассники – вшестером или всемером, толпой – потому что «слишком умный». После нескольких месяцев травли я взял кусок арматуры и провел целый день в туалете: вылавливал их по одному и калечил. С тех пор к репутации умника добавился почтительный страх, и до окончания школы я находился в этой приятной и неприкосновенной позиции. Еще одно: зима 2010-го, Харьков, один из первых концертов. Я сижу на лавочке, в месте, где сливаются реки Харьков и Лопань, и чувствую – в конкретной последовательности слов – «как сквозь ворота обычного понедельника осень вступает в права». Этот момент считаю точкой отсчета в своей личной поэтической хронологии. Еще: сентябрь 2015-го, Одесса. Я только что развелся и обнаружил, что после пяти лет отношений по любому вопросу у меня есть два противоположных мнения: то, что я привык говорить вслух жене, и то, что я думаю на самом деле. На внутреннюю ревизию ушли ящик виски, камень гашиша размером с кулак и 30 дней, проведенных в квартире друга. Из Костиного дома я выходил другим человеком – тем, кто не говорит, что пишет, а пишет, тем, кто не ноет, что «работа мешает литературе», а работает, тем, кто знает своих чертей в лицо, воспринимает их, как часть собственного «я» и готов вести с ними диалог. Я уверен, что могу вспомнить еще несколько ключевых точек, но, думаю, и этих достаточно.
— Как ты оцениваешь понятие «тренд»? Может ли поэзия быть в тренде и стоит ли выводить ее на этот уровень?
— Если говорить о понятии тренда как таковом, то он редко возникает стихийно: тренды мигрируют из одной культурной сферы в другую, из страны – в страну, моделируется людьми, которых для простоты разговора будем называть «продюсерами», хоть это и не совсем точно. Я долго искал такого человека в литературе, а когда не нашел – сам решил им стать и переехал в Москву. Это, кстати, одно из последствий той осени 2015-го, про которую я рассказывал. Тебе что-то нужно, но не можешь найти подходящего специалиста? Стань им! За последние два года я многому научился, поработал в нескольких пиар-агентствах, открыл свое, провел десятки информационных кампаний разного масштаба: от небольших музыкальных концертов в андеграундных клубах – до вывода на российский рынок международных кинопроектов. Поэзия – по умолчанию нечто личное, сугубо индивидуальное; я не думаю, что из интимного можно сделать общественное. Вопрос тренда здесь не в том, чтобы ярко накрасить ее, как шлюху, и отдать на растерзание массовой культуре, а в том, чтобы деликатно подчеркнуть ее самые привлекательные черты. Показать человеку, в чьем сознании для поэзии отведена роль мертвой старухи, что на самом деле она – как образ до крайности смелого мышления, как выражение наитончайших чувств, как высшая форма языка – остается молодой и прекрасной девушкой.
— Я знаю, что ты слушаешь много музыки. Какое воздействие она оказывает на тебя как на поэта? С момента выхода поэтического триллера «обрыв» прошло уже больше четырех лет – планируешь ли какие-то новые музыкальные эксперименты?
— Наблюдая за современниками, несколько лет назад я пришел к тривиальному выводу: музыка упрощает восприятие любого текста. Есть люди, которые пишут возмутительно глупые, наивные, откровенно плохие стихи, но в сочетании с мелодией они вдруг начинают звучать – и звучать очень даже неплохо. Но это подделка: сильный текст должен задевать за живое сам по себе, без музыки и даже без голоса. Талантливо написанное стихотворение пробивает тебя насквозь, даже если ты читаешь его с листа или экрана. Как раз с того момента, когда мы с Сергеем Актушем и Эдиком Быковцом закончили работать над «обрывом», я ищу композитора для следующего альбома. За это время пробовал работать со многими, но так и не нашел пока нужные мне звучание и подход, так что скорее всего буду делать все сам – как минимум, один месяц грядущего лета планирую учиться работать в Ableton.
— Творческие люди часто страдают прокрастинацией и не доводят начатое до конца. Так или иначе у тебя получается все задуманное. Как удалось укрепить свой внутренний стержень?
— Я люблю Иосифа Бродского, хотя считаю, что он вредный поэт. У него поразительная в своей вирусности образная система, и когда ты читаешь его произведения, она атакует твою собственную. В этой схватке мало кто способен победить – по стихам поэта всегда видно, если он недавно читал Бродского. Иногда это даже парализует, когда приходишь к тому, что написать лучше все равно не получится. Например, после прочтения «Путеводителя по переименованному городу» работа над моей книгой эссе встала на два месяца. Как бы то ни было, главное, чем я обязан Бродскому – это одна цитата Николая Пунина, которую Иосиф Александрович очень своевременно ввернул в каком-то интервью: «Главное – не терять отчаяния». Текст на обложку книги «Живых поэтов» я переписывал семнадцать раз, а предисловие – и того больше; задержки, связанные с выходом нашей антологии во многом связаны с тем, что я, даже когда все сроки уже были сорваны, заставлял прекрасного в своей терпеливости дизайнера Андрея Гусева переверстывать отдельные страницы. Я – перфекционист, я никогда не удовлетворен окончательно, я никогда не позволяю себе почувствовать, что сделал «большую книгу» или стал «большим писателем». За что бы ты ни боролся – весь смысл в самой борьбе.